Живее всех живых 7 сентября 2011, 20:46 [«Аргументы Недели», Татьяна Москвина ]

В серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга Людмилы Сараскиной «Достоевский» – увесистый плод многолетних трудов. Трудно усомниться в том, что он найдет читателя, ведь наш драгоценный ФМ и теперь, как говорится, «живее всех живых».
Это тот случай, когда чрезвычайный объем книги (более 800 страниц) не кажется излишним. Наоборот, исследователю приходилось ограничивать себя. Ведь Сараскина по специализации именно «достоевсковед» и написала немало книг о тех или иных эпизодах жизни Федора Михайловича. Свести все добытые знания в один том получилось только сейчас.
По складу ума Сараскина – апологет, то есть может писать только о тех, кого любит и принимает безоговорочно. Это сообщает ее книгам (сошлюсь на вышедшую не так давно биографию А.И. Солженицына) нежность и задушевность, но сужает возможную палитру красок. Разве дела ФМ в культуре так плохи, что его надо выгораживать и защищать (а Сараскина защищает не только его, но всех близких родственников)?
Под ее пером отец Достоевского, скажем, становится требовательным радетелем семьи, никаким не деспотом и грубияном. А запутанный вопрос о его темной кончине разрешается исключительно в пользу версии «естественной смерти». Я не берусь судить, апоплексический удар или рука крепостных прервала жизнь Михаила Достоевского. Но все-таки, если он был так хорош и светел, чем тогда объясняется полное отсутствие не только хороших, но хоть бы как-то выносимых отцов в творчестве его сына? В этом пункте, как и во многих других, любовь к герою затмевает аналитические способности биографа.
Солидный и добросовестный труд Сараскиной, разделенный, как старинные романы, на главы с подзаголовками, течет неспешно и обстоятельно, даже иной раз слишком обстоятельно. Как многие историки, Сараскина любит полностью цитировать документы, пусть в этом нет прямой необходимости. А все ж таки, как устоять перед соблазном привести полностью ордер на арест Ф.М. Достоевского? Хотя бы для того, чтобы на читателя повеяло атмосферой древних правоохранительных органов…
Эта подробность изложения часто затрудняет восприятие. Например, Достоевский у нас рождается на 56-й странице, а до того читатель терпит какие-то смутные сведения об его дальних предках. А ведь он даже в своей семье был фантастической странностью, какие же связи можно проследить в веках? Эту тему давно разрешил Гете, заметив, что «род не вдруг чудовище родит иль полубога…», и в общем этими словами можно было бы и ограничиться. Живут себе люди, тихо-мирно размножаются, и вдруг рождается ОНО. Все равно никто так и не смог нам объяснить, почему, с чего, какого черта ОНО рождается, так зачем с таким патологическим упорством историки копаются в корнях, никуда не ведущих, и жизни предков, ничего не объясняющей? Я бы с большим интересом послушала того историка, который возведет родословную Достоевского прямиком от праведного Иова…
Но у биографий свои законы – кто родил, где жил, как учился, на ком женился. Тут книга Сараскиной просто клад. Правда, казалось бы между личностью ФМ и спокойной манерой изложения его жизни есть определенное несогласие. Прямая речь самого героя как будто взрывает журчание тихих слов биографа, чье упорядоченное перо напоминает скорее о Диккенсе или Джейн Остин. Но в этом несогласии и заключено стилистическое обаяние нового жизнеописания ФМ: бурный преступный гений приведен в полный порядок, текст помещен в контекст, все бури и метания снабжены ссылками и комментариями.
Читатель заранее знает, что все, решительно все будет хорошо: гениальные задатки вырастут в патологическую мощь; сочинения, не понятые современниками, завоюют весь мир; судьба, наигравшись, подчинится; и даже последняя жена окажется главной и абсолютно идеальной. Просто английский роман! Так о чем особенно волноваться-то? О себе надо волноваться, а не о Достоевском: тот победил давно и победил все что возможно.
Новая биография Достоевского, при всей «старомодности» своего неспешного течения, дает много материала для размышлений о фантастической «живучести» Достоевского. У которой не было вроде бы никакой опоры на материю, на слабое белковое тело. Эта живучесть являлась чисто духовной и позволила своему носителю пережить исключительные испытания (зачастую вызванные собственным характером писателя) – эшафот и четыре года каторги, солдатчину, безвылазную бедность, рулетку, эпилепсию и т.д. (Кстати, на каторге Достоевский делал кирпичи, 250 штук в день, стало быть, в Сибири где-то, возможно, сохранились дома из кирпичей Достоевского?!) Жизненная победа ФМ – это победа человеческого духа (разума). И эта победа вдохновляет и ободряет по сей день.
Родившись в России, Достоевский духовно перерос свое время и стал для мира образом России, а затем и словно бы заменил ее. Так что Россия для духовно развивающегося мира стала «Россией Достоевского», куда более захватывающей, чем все ее временные состояния. Уязвленные Достоевским чудаки со всего света до сих пор влекутся к нам в поисках искомой России ФМ. Где, по их мнению, где-то бродят женщины, способные примерно миллион долларов бросить в печку.
Может быть, «живучесть» Достоевского – это живучесть самой России, которая пережила и переживает все чудовищные испытания, вызванные ее же собственным национальным характером? В таком случае чтение этого автора (и книг о его жизни) – это не развлечение и не «обязаловка».
Это путь укрепления и развития духа, «искры Божьей», которая может разгореться звездой в отдельном человеке.